Будь в курсе

Мальчики направо

На вокзале в Днепропетровске сразу понятно, кто приехал за нами: Андрей и Алекс в бронежилетах, один в тельняшке, второй в армейском берете. Мы долго едем на раздолбанной ржавой «ауди», в гнезде зажигания торчит отвертка, с помощью которой заводится тачка. Большая часть автопарка штаба — брошенные или отвоеванные у сепаратистов машины.

Разговорить наших сопровождающих несложно -всю дорогу мы наперебой обсуждаем Ляшко и смеемся. В лагере нас встречают не враждебно, но настороженно. Так будет до момента, пока мы с фотографом не съездим на передовую. Тебя обязательно пригласят к столу и к костру, но побратимом назовут только после того, как побываешь под пулями. Нюхал порох — значит, побратим. Впрочем, прозвище «правосек» тоже в ходу. С самоиронией здесь все в порядке -на двери шкафа в символическом пресс-центре синим маркером нарисован улыбающийся робот Бендер. И подпись: «Бандеры тут».

Еще год назад в этом лагере отдыхали дети. Дух общности, чувство плеча, умение подчиняться старшим, особенности разделения пространства, занятий, планов и целей, а также пищи, воды, запахов и снов -эти тонкости обязан был усвоить каждый. Одиночки, не умеющие доверять и делиться, мыслить ценностями коллектива, в детских лагерях не уживаются. Теперь здесь в принципе все то же самое, но даже искренняя сплоченность не гарантирует мальчикам и девочкам из лагеря, что они уцелеют — ни физически, ни психологически. Потому что мальчики и девочки выросли и приехали на войну.

Пресс-служба «Правого сектора» говорит, что территорию выделил им облсовет. Некоторые женщины, кормившие отряды детей, остались работать на кухне — теперь они готовят для «киборгов» и «черепашек». «Черепашками» в Добровольческом украинском корпусе (ДУК) называют женщин в амуниции. В касках, камуфляже и чуть великоватых бронежилетах, они и правда похожи на зеленых сухопутных черепах. А «киборги» — это бойцы с автоматами и гранатами. Так их прозвала российская пресса.

Я получаю жилет с надписью «Чайка», и ко мне тут же прилипает это прозвище. Именами в ДУК почти не пользуются, у каждого свое «псевдо»: начальник штаба Вульф, психолог Стрела, еще есть Швед, Чех, Чечен, Педро (в семейном архиве хранятся фотографии дедов плечом к плечу с Бандерой), Рута, Святой, Барс и Бес, который все собирается сменить кличку, чтобы его не путали с Безлером.

Совсем как у настоящего детского лагеря, у нынешней смены свой девиз: «Меньше знаешь — лучше спишь». Это универсальный ответ на все вопросы: когда вернется Ярош? сколько людей в батальоне? кто в разведке? Иногда кажется, что приехавшие на фронт в самом деле хотят знать поменьше и просто воевать. Бойцы, которых отправляют отдохнуть домой, быстро возвращаются — после обстрелов, вылазок и зачисток их раздражает мирная жизнь. Бойцы, которых отправляют с передовой отдохнуть в лагерь, хотят обратно — после окопов и линии огня их не радуют ни телевизор, ни турник.

Все, кто приезжает, влюбляются в нас, — рассказывает пресс-секретарь штаба Алла про волонтеров и журналистов. Походная романтика, тихая загородная осень, кованые цветы беседок, полустертая разметка спортивной площадки, сильные вооруженные мужчины и молодые смелые женщины — все это действительно привлекает. Правда, в любой момент сюда может «прилететь» — так говорят об артиллерийских обстрелах со стороны врага. До самых горячих мест всего час езды.

В ДУК все добровольцы, никому не платят и никто ничего не боится. Есть рабочие, крестьяне, студенты, бизнесмены — впрочем, тут быстро забывают о прошлой жизни и мало кто действительно думает о будущем. Специалисту по наведению РПГ Бесу девятнадцать лет, он звукорежиссер. Звуки войны теперь — его любимые звуки. Вернувшись домой, он хочет записать дабстеп-трек. Ковпак, амбал с подбитым глазом, собирается установить флаг Украины на Красной площади. Для большинства бойцов будущее — это ближайшие месяцы, и планы на них весьма конкретные: есть зараза, от нее надо избавляться.

— Ты же  не договариваешься с раком в организме о том, что рак возьмет себе, положим, руку, а остальное тело оставит в покое? — говорит Ковпак. — Так и тут. Не с кем договариваться, нужно просто убить заразу.

Ковпак с «Правым сектором» с Майдана, на фронте с начала боевых действий и никуда отсюда не собирается. Его напарник — студент истфака, ему разрешили отсрочить зимнюю сессию на полгода и сдать вместе с летней. Есть в этом здоровая доля оптимизма.

В лагере свой фольклор — мифы и легенды для поддержания боевого духа. Скажем, про подземный город со входом в донецком аэропорту. Про его разветвленные туннели и коммуникации, построенные еще во времена Екатерины Великой. Аэропорт не сдают, и где-то четверть бойцов там из «Правого сектора», хотя ДУК — последний нелегализованный батальон в зоне АТО. То есть по сути своей — незаконная вооруженная группировка.

Несмотря на это, «Правый сектор» любят волонтеры и снабжают чем могут — не всегда к месту, но все равно приятно. Например, в лагере тысячи зубных щеток, а еще нет проблем с печеньем, боеприпасами и туалетной бумагой. Еду, срок годности которой может истечь раньше, чем жители лагеря успеют ее съесть, «правосеки» в присутствии прессы передают местным, в дома престарелых и больницы. ДУК пользуется расположением женщин — их в лагере много. Не только тех, которые служат в батальоне, а просто каких-то девушек на светлых аллеях между тополями.

На полигоне здоровый уставший мужик по кличке Святой учит нас стрелять. Вернее, просто дает подержать оружие. Его больше заботят будущие бойцы — в лагерь все время едут новые добровольцы. Мишени, препятствия, учебные засады в лесу — это для них. Пытаемся научить их всему необходимому, говорит Святой, ведь на войне главная задача — выжить. Для солдат «Правого сектора», впрочем, важно еще не попасть в плен — захваченных «правосеков» очень не любят и совсем не берегут. Своих пленных ДУК содержит тут же, в лагере, но недолго. Их передают в СБУ или в военную прокуратуру и меняют на кого-то по возможности. Для пленных предусмотрено отдельное помещение.

— Это не комната пыток, — шутит Алла. — Из истязаний мы обходимся тем, что заставляем пленников учить гимн Украины и кричать националистические лозунги.

На отдыхе в лагере бойцы тренируются, у них есть интернет, всегда можно перекусить. Они слушают музыку, сами играют на гитаре или читают детские письма, которыми тут обклеена целая стена. В лагере есть горячая вода, но по ночам становится все холоднее, и приходится накрываться даже занавесками. Нас предупреждают, что с одиннадцати вечера до шести утра на территории комендантский час. Лучше не шляться — бойцы стреляют метко.

В воскресенье два капеллана проводят богослужения на спортивной площадке. В траву осыпаются листья, тихо трескается под последним осенним солнцем краска на картинках про семью, лидерство и дружбу. Солдаты внимательно слушают, но если спросить, какого вероисповедания капеллан, скажут что-то вроде «православный греко-католик». В детали никто не вдается, а заступничества под пулями хочется всем.

Перед выездом в зону АТО начальник штаба Вульф проводит инструктаж. За последним блок-постом, предупреждает он, поедем очень быстро. Если начинают стрелять, первая машина останавливается, бойцы «высыпаются» и отстреливаются, остальные двигаются дальше, не снижая скорости. То же самое — если кого-то подбили или кто-то сломался. Будь в машинах только солдаты, план действий был бы другим, своих не бросают. А вот гражданских, нас с фотографом, важно побыстрее увезти из-под огня.

Колонна из четырех внедорожников начинает движение, и бойцы громко молятся, каждый на свой лад. После блок-постов джипы едут зигзагами на скорости сто пятьдесят километров в час, чтобы не так просто было попасть. На развороченной снарядами проселочной дороге колонна слегка притормаживает: вдоль обочины на древнем велосипеде медленно катится старуха с большим неудобным бидоном. Едет по своим делам — куда ей деваться.